Блог является переводом открывка из книги  “Türkçe Sevmek” – “Любить турецкий”, авторы Anastasia M.Ashman; Jenifer Eaton Gökmen;

написан по материалам интервью Mauren Basedow газете Hürriyet Только не создавай впечатление “доступной” женщины

Археолог из колледжа Bryn Mawr Mauren Basedow, проводившая раскопки вместе с местными рабочими в 1990 году, точно описала общепринятые понятия жизни и существующие гендерные отношения в турецком селе.

археолог в Трое

Когда кто-то как и я говорит, что хочет стать археологом, многим людям приходят в голову только такие мысли,  что это быстрый стиль жизни «Индиана» Джонс или простое решение разгадок прошлого.  Кажется, я самый последний человек, который хочет разрушить это стереотипное мышление. Имея в активе почти 20 летний опыт работы на раскопках в Турции, должна признаться, что действительно это стиль приключенческой, полной трудностей жизни.

Говоря о сложной жизни, я не имею в виду 14 часовую езду в автобусе к месту объекта, некачественную еду, 8 часовой рабочий день под палящим солнцем,  попытка не сойти с ума, смотреть по вечерам как течет или не течет тухлая вода зелёного цвета и думать как в ней искупаться. Рассказывая самые сильные моменты своих воспоминаний, я редко говорю об ядовитых змеях, разных гусеницах, ящерицах, скорпионах, неизвестных видах пауков, которые встречались нам каждый день. Реальная жизнь, проживаемая нами ежедневно, для людей не нашей профессии не соответствует их мечтательным ожиданиям.

Понимаю, что мои рассказы о жизни археолога, когда работая на раскопках в Трое вместе с местными крестьянами, несмотря на всю мою искренность и прожитый опыт, не соответствуют всем ожиданиям америкацев и европейцев.

Троя

Когда я делилась воспоминаниями с турецкими друзьями, они находили это необычным. Потому что моё отношение к сельским рабочим и годами накопленный опыт противоречит их представлениям, к тому же жизнь молодой западной женщины в таких жутких условиях, не оставляет, по их мнению, надежд.

Меня поставили в известность о своебразной жизни и обычаях турецких крестьян. Находясь в ожидании, чтобы начать первые раскопки около современной Трои, турецкие друзья активно меня просвещали. Они предупреждали меня о том, что я должна смотреть в четыре глаза и моё малейшее движение может быть расценено со стороны местных неправильно, либо воспринят как знак сексуального призыва “доступная”. Например, они сказали, что я никогда не должна сидеть рядом с мужчиной в комфортной позе, расслабленно, потому что это будет давать ощущение того, что со мной  «все ясно». Говорили, что ни в коем случае никогда нельзя наклоняться к земле, то есть по сути,  нельзя заниматься археологическими раскопками. Самое интересное, что мои религиозные знакомые как из турок, так и из американцев, в этом убеждении были абсолютно единодушны.

По их мнению,  ни один мусульманский мужчина будь он хоть каким приверженником учения светского Ататюрка не согласится на то, чтобы им управляла иностранная женщина. После того, как я вступила в брак, начальник раскопок говорил мне, что местные жители отказываются работать со мной, если мой муж не будет участвовать со мной в археологических исследованиях.

Позже, когда я решила стать одним из немногих археологов, переехав в соседнюю деревню недалеко от лагеря, многие люди говорили мне, что жёны рабочих будут против. Все эти предупреждения, безусловно, были собраны на основе информации о селе и их жителях, но ни одно из них не нашло места в реальности.

Учитывая все эти предупреждения, с самых первых же дней проведения раскопок я начала продвигаться твердыми шагами.  Тем самым мои глаза смотрели в пол, потому что меня предупредили, если я встречусь открытым взглядом с кем-то, это будет означать флирт. Сказать откровенно, я умирала от страха. Моё положение облегчалось тем, что я была по плечи в пшенице и те места моих траншей, находившихся в 100 метрах удаленности, были вне поля зрения.   В течение всего сезона сюда не ступала ноги ни одного туриста. Начальник раскопок иногда заглядывал ко мне, так как до места, где я работала, не так было легко попасть на машине, да и к тому же он был уверен, что я не найду ничего интересного в этих местах. Между тем, кроме приветствия и счёта до девяти я не знала по-турецки ни слова. В первое утро, когда я начала вести раскопки, я спросила у одного ответственного как сказать по- турецки “kazı” “раскопки” и “mala” “шпатель”. Он мне сказал еще несколько важных слов, которые я должна знать:  “давай быстрее” “daha çabuk”,  “пошли”  “gidelim”, “за работу!”  “işbaşı” и “перерыв” “paydos” . Видимо, словарь обязанностей, принятых для местных рабочих и крестьян, был настолько ограниченным.

Рабочих, которых мне дали в первый день, я забрала возле складского помещения. Людей, прибывших в Трою в 5.30 утра, выбирали среди сельских жителей по всем уголкам. Один из турецких ответственных с самым кислым выражением лица указал мне без слов на -хуже даже представить невозможно – две ржавые ручные тележки и инструменты для копания. Мужчины  начали загрузку инструментов в тележки. Я начала потеть. Иногда в Трое по утрам бывает прохладно. Однако в то лето было не так. Мы проживали самое жаркое лето за последние года. На мне купленные на базаре в Дарданелах белая мужская рубашка, опять же с народного рынка  длинные и широкие брюки и резиновые тапочки. Повязка на волосах больше была похоже на ленту и не была завязана с целью покрыть их полностью.  Мои рабочие были одеты в похожие на мои рубашки, брюки и пиджаки. Двое самых старших из них, независимо от того, насколько было жарко, никогда не снимали шапки из шерсти.  Все были невысокими и я ростом 1,75 выглядила возле самого высокого мужчины как гигант.

Я не имела ни малейшего представления о том, какого возраста могут быть эти мужчины. Большинство, как мне показалось, было среднего возраста, но я ошиблась даже на десять или двадцать лет. Вопрос возраста в сельских районах Турции всегда был для меня проблемой, так как в соответствии с разницей в возрасте необходимо было определиться как к ним обращаться. Турецкие друзья, чтобы работа шла хорошо, пытались меня защищать в связи с тем, что тоже ошибались по поводу моего возраста, предполагая, что я моложе, чем есть на самом деле.  Они узнали о моём реальном возрасте несколько лет спустя.

Несмотря на то, что мне было в ту пору 29 лет, с моим-то образом жизни, проводя большую часть времени под палящим солнцем,  я выглядела намного моложе своих лет. Кроме самых маленьких мне никто не говорил “сестра” “abla” и кроме старейших никто не обращался ко мне как “девушка-дочка” “kızım”. Даже государственные служащие и работники музея не обращались ко мне как “hanım”  “ханым/госпожа”.  Для того, чтобы по отношению к вам говорили такие обращения как  ханым/госпожа “hanım” или “мадам” “madam”, необходимо, чтобы они видели ваше превосходство или хотя бы признавали ваше равенство. Большинство рабочих обращались ко мне как и к друг другу – по имени.

С первого дня начала работ, когда я, указав на дальние поля, говорила “gidelim” “пошли”, рабочие следовали за мной.  Даже, если у меня в руках была всего лишь бутылка воды, самый молодой рабочий настаивал, чтобы нести её и забирал у меня. Продвигаясь медленно по дороге, всё еще находясь в сонном состоянии, крича и хлопая в ладоши, пристукивая ногами, чтобы отгонять змей, я спрашивала имя у каждого рабочего. Из шести рабочих  пятерых звали Мехмет. Это часто встречающееся имя и в каждой археологической партии по крайней мере был хотя бы один рабочий по имени Мехмет. Если позвать по имени Мехмет, бегут все сразу. Приехавший в конце сезона из университета Билькент студент дал им разные имена: Первый Мехмет, Второй Мехмет,  Султан Фатих Мехмет и попытался убедить нас, чтобы мы их звали именно так. Учащиеся нашли это довольно комичным, так как Второй Мехмет и султан Фатих Мехмет это был один и тот же человек.

Рабочим эта идея переименования не нравилась вообще. Они никак не оспаривали, когда им давали прозвища, намекая на их рост  – маленький/большой, использовали название места проживания -название деревни, профессии, но когда играли с именем Султана Фатих Мехмета, им не нравилось. Они менялись в лице, когда мы хотели посмеяться вместе с ними. Несмотря на то, что наш начальник говорил мне о нерасторопности и неумелости работников, но я видела, как давая задание, они быстро учились и вполне справлялись со своей работой.  Каждый день с утра до вечера мы работали вместе под землей, мы открывали траншею по ширине 5 метров и копая в глубину по 2 метра. Они всё время ждали от меня указаний, чтобы я показала им путь как копать. Даже если я показываю какие-то знаки, то это больше похоже на комедианта, далекого от цели.  Иногда, чтобы показать что-то необычное, я начинаю преувеличенно прыгать, пока не перехожу со сдержанного смешка до заразительного  хохота, который становится странным. Вы сами попробуйте передать знаками следующее требование, не зная языка: “Пока не достигнете белого твердого покрытия, продолжать выскабливание. Мягкий грунт оставьте как есть, полученные образцы цветной глиняной керамики разложите отдельно по разным местам “. Вдруг неожиданно вырывается: “хиих! хихи, хии.”  Слышу, что потом со всех траншей гремит смех. Чтобы не смеяться мне в лицо, они закрывают рот руками, а их глаза смотрят в небо. Вокруг нас поля высоких колосьев пшеницы и поэтому трудно было нас найти, но фотограф следовал за нами, обнаруживая нас по смеху, который доносился из выкопанных траншей.

Турецкие госчиновники посещали нас еще реже, чем начальник археологических раскопок. Время от времения к нам приезжал студент с курса археологии, который искренне полагал, что меня не стоит оставлять одну наедине с пятью мехметами и одним исмаилом. В большей своей части это были хорошие люди и пытались мне помогать точно также как и студент, который придумал идею  “Султана Фатих Мехмет”.  Среди студентов был только один ужасный молодой человек, который кричал на рабочих, начав раздавать приказы как турецкий чиновник. Мои указания он игнорировал и продолжал приносить ущерб земляным работам. Это был дородный молодой человек, когда разговаривал со мной, использовал как метод угрозы, подходя близко ко мне.  Так как я всегда старалась удалять от археологических работ, всё что мешает работе и привыкла управлять студентами, то на языке общения – немецкий – я его строго предупредила и потребовала, чтобы он больше здесь не появлялся.

После этого инцидента в моих отношениях с рабочими произошли некоторые изменения. На самом деле, это не было предметом обсуждения, что их могут выгнать точно также и даже не студент был предметом обсуждения. Студенты не видели в этом никакой серьезной проблемы, а между тем, передавая из уст в уста события, стало заметно, что рабочие из других траншей стали здороваться со мной нехотя. Я подумала, что это событие не должно стать повсеместным. Я могла оценить своих работников. Большинство из них работали в течение нескольких сезонов в Трое и поэтому легко можно было распознать уровень профессиональных способностей археолога.

В то же самое время, в их глазах после того, как я выгнала студента,  я стала человеком, которого следует воспринимать всерьез. На протяжении всех дней, проведенных на раскопках, такая подробность обо мне как мой пол стал незначительной деталью на заднем плане.  Они больше не видели во мне женщину.

Конец того периода ознаменован важным открытием. Неожиданно в одной траншее, в твердном грунтовом покрытии мы обнаружили глубокую трещину, по всей видимости созданную человеком, чтобы уместиться в ней в паре.  До окончания работ в этом сезоне оставалось три дня и было совсем мало времени, чтобы сделать соответствующие записи. Кроме того, участок пшеничного поля мы еще не выкупили под исследования, и, скорее всего, там находилось еще много находок. Был конец августа, а погода стояла настолько жаркой, что плюнув один раз –часто повторяющееся движение в процессе курения, сразу же собирались мошки, выискивая крошечный водоем. В этом случае, один из Мехметов словами: “Морин, очень жарко”  пытался предупредить меня об опасности работы в условиях чрезмерной жары. Они, казалось, не уставали от работы, но на самом деле, они знали, как экономно тратить свою энергию и знали, как сохранить свои силы, и этому они хотели обучить и меня. Интересно, это и есть то отеческое отношение, о котором предупреждали мои турецкие городские друзья? Мне кажется, что они полностью позабыли о моем гендерном отличии, и были озадачены лишь тем, чтобы попытаться предотвратить ситуацию, когда иностранец может попасть впросак.

В последующие годы, когда я поселилась в Стамбуле, даже после трехмесячной поездки в Трою, мой турецкий стал получше. Я узнала, когда стала более комфортно говорить со своими работниками, что было много ограничений относительно моего поведения, о которых я и не подозревала раньше. Потому что они не считали меня за женщину, я свободно обсуждала темы политики, футбола, громко смеясь с начальником раскопок, с другими специалистами и работниками. Однако, когда дело касалось бесед о «женских» темах, то мне следовало быть более осторожной.  Хотя у меня и не было много вопросов, касаюшихся жизни женщины, поэтому у меня и не возникало желания говорить о чем-то подобном. Я не могла найти тем для разговора с женщинами – поваром и прачкой, которые работали в партии. Мы не имели ничего общего. Но всё равно я делала ошибки. Однажды, работая в траншее, я услышала турецкую народную песню и спросила о чём эта песня. Если песня исполняется женщиной, то она может быть немного чувственной и сентиментальной. Рабочий, с которым у нас были неплохие отношения, когда я попросила его мне описать смысл песни, не глядя в глаза, пояснил, но так завуалированно, что чувственный крик означает оргазм.

Тема разговора о детях или матерях молодых рабочих считается допустимой темой для беседы.  Однако спрашивать о жене кого-то считается неприемлимым поведением. Меня иногда приглашали на празднование в деревне, и как бы я не стеснялась, встречали как королеву. Маленькие дети целовали мою руку, бабушки давали мне выделанные в домашних условиях оливки. Меня знакомили с женой, сестрой, матерью каждого присутствующего на празднестве.  В этот особый день все ограничения, которые существовали в обычное время, оставались где-то в тени. Будь то sünnet/обрезание или düğün/свадьба, можно было встретить и мужчин и женщин вместе, потому что в такие дни любое необычное поведение принималось всеми безоговорочно и без осуждения.

Когда я переехала в деревню из лагеря археологов, то в помине не было намеков на гендерные отличия. Я устала от сплетен, шума, слухов, существовавших в археологическом лагере. Мои друзья археологи, семейная пара переезжала в деревню. Мне они предложили занять свободные комнаты в доме.  Стены в доме, расположившимся посреди большого двора, были очень широкими. Выделенная мне комната находилась в углу дома. Открыв окна в комнате, я сразу могла прохладиться благодаря потоку свежего воздуха, идущего с просторного двора. Жизнь в лагере физически казалась мне более удобной. Но, если ты ищешь тишину, то это самое последнее, что можно обнаружить в турецком селе.  Нет конца звукам, издваемых животными, которые бесконечно следовали по дороге.  Сплетни проблема уже сама по себе. Когда я после 14 часового рабочего дня на раскопках прихожу домой, то нахожу возле своих ворот группу женщин, которые ожидают меня. Чтобы расположить меня к себе, поправляют на мне шарф, стараясь завязать так, как у них и не закрывая рот, рассказывают сельские сплетни. Несмотря на то, что я не замужем, не имею ребёнка, когда тема касается детей, я не знала, что отвечать. Все эти темы, кто на ком женится, кто какое приданное готовит, кто чей муж, брат, сват, вызывали во мне скуку.

Я не могу говорить о своей работе с сельчанами. Некоторые из пожилых людей приветствуют меня с кофейной террассы, но, приблизившись к ним, я опять же не могу с ними беседовать о своей работе. Молодые люди так вообще даже не смотрят и не здороваются со мной. После того, как я поселилась в деревне, моё гендерное отличие вернулось ко мне и я опять стала женщиной.  Рабочие на раскопках, даже если не смогут отрицать, что у нас отношения только рабочие, никак не могут признать, что мы равны.

Теперь образовался ряд новых вопросов, которые необходимо решить. На раскопки надо было успеть до восхода солнца, а расстояние от села до лагеря почти 2 километра и мне нужно преодолеть путь до Трои в темноте.   Деревня в темноте была очень опасна: дороги были полны выбоин, а возле некоторых домов стекались сточные канализационные отводы. Но самыми опасными были собаки породы анатолийский чобан. Эти животные были огромными и, когда пастухи не работали, то они сновали свободно. В первый день, когда я собралась идти из деревни в Трою, открыв дверь, я увидела как молодой человек, прислонившись к столбу, спал на земле. Его мама моя соседка обязала сына сопровождать меня по пути до места проведения раскопок в течение всего периода работы.

Это было сделано не только для того, чтобы охранять меня от собак. Он должен был защитить меня от тех, кто пристанет ко мне, приняв меня за «Наташу». Это имя стало синонимом проститутки и я слышала, что как у всякого населенного пункта, так и у нашего села был свой публичный дом. В этих домах работали светловолосые женщины, прибывшие из бывшего Советсткого Союза и с Балкан.  Самое главное, что мои соседи этим поступком показали всему селу, что меня включили в члены своей семьи и это означало, что меня взяли под своё покровительство. Это несчастная бабушка, которая плачет, если ты её называешь по имени, очень гордится тем, что отправила единственного сына на мою защиту, тем самым обеспечив мне почетное место в социальной структуре этой деревни. Такой поступок был настоящим подарком со стороны этой женщины, так как обеспечил мне признание среди сельского населения.

Если подумать, то не могло быть и речи, чтобы сельские жители могли принять за “свою”  меня – иностранку, западную женщину, которая целый день работала с мужчинами, свободно с ними разговоривала, смеялась, спорила.   Сельчане и софисты Стамбула, мои друзья, несмотря на то, что так далеко стоят друг от друга на социальной лестнице по образу жизни и мышлению, единогласны в этом вопросе.